Александр Половцев. Советский и российский актёр театра и кино, заслуженный артист России.
– Первый вопрос, который я хочу задать Вам, не от меня, а от наших учеников. Нам на курсах все говорят, что актер – это такое неприкосновенное существо, его нельзя беспокоить, нужно создать ему максимально комфортные условия. Ребята, которые учатся на администратора на площадке, хотели бы Вас спросить. В чем действительно помогает артисту администратор, а в чем наоборот, мешает?
– Дело в том, что в большей степени мы общаемся не с администраторами, а с ассистентами по актерам, с художниками-гримерами, с художниками-постановщиками. Администраторы – они такая особая когорта. Из того, что касается работы администрации для нас важно, чтобы мы приехали на площадку, а уже стоял бы вагончик, было все готово к съемкам, и хотя бы был открыт тот объект, где мы будем снимать. Потому что бывали такие моменты, когда актеров привозили, а объекты где мы снимаем, еще закрыты и мы ждали по полтора часа. Просто человек проспал и потом застрял в пробках.
– И очевидно, что это серьезно мешает дальнейшей работе, актер может «перегореть»?
– Нет, это не мешает, если бы я первый или второй год работал в кино, то, наверное, я бы расстроился: «Всё! Текст забыл, больше играть не могу! Всё, уезжаю!». А поскольку я уже давно в кино, я это воспринимаю спокойнее, но все же так не должно быть. Поэтому, администратор обязан, на мой взгляд, все подготовить, заранее проверить, накануне позвонить тому человеку, или той организации, которые ответственны за тот объект, где мы будем снимать, чтобы, когда уже привезли актеров, всё со стороны администрации было готово, чтоб все сразу могли приступить к своей работе.
– Сама структура работы на площадке она уже накатана и регламентирована, четко распределены функции и обязанности каждого. Как по-вашему, кинопроизводство построено правильно, единственным возможным способом, или что-то хотелось бы изменить?
– Просто каждый должен заниматься своим делом и подходить к этому ответственно, тогда все будет правильно. Вы знаете, когда-то я работал рабочим в магазине одежды «Литлвудс» на Ленинском проспекте. Магазин строили англичане и, в общем, начинали с нуля. Вот мы вошли в помещение и подметали этот огромный-огромный зал. Сначала приехали люди, которые долбили желобки для проводов, они продолбили и ушли. Потом приехали люди, которые в эти желобки прокладывали специальные трубочки и электрические провода, и так далее - каждый занимался только своей работой, и ее они знали и делали ее качественно. Поэтому, и на площадке каждый должен заниматься своей работой, но качественно, честно, без халтуры, несмотря на настроение, несмотря на солнечные бури, на головные боли и все остальное. Если это будет так, тогда и нам будет приятно: я пришел, у меня уже все на столе лежит, и ручка здесь, и это, и это здесь, костюм уже висит, ботинки подготовлены, все почищено, надел, пошел на площадку. Моя же обязанность – знать текст, быть в хорошем настроении, пройти с партнерами текст, войти в кадр и сыграть.
– Текст с партнерами проходите в тот же день? Накануне?
– Нет. Нам дают сценарий заблаговременно. Я люблю, чтобы он у меня был заранее. Некоторые приезжают на площадку и читают текст там. Ну, сыграл и сыграл, а сцена вырвана из контекста. А я люблю, чтоб все у меня было заранее, чтоб я прочитал, хотя бы, про что я играю. Потому что сцены снимают не по порядку, и мне важно знать хотя бы что за события произошли до того и какие события будут после того.
– Когда звучит название фильма, возникают какие-то ассоциации, и у обычного человека – это лица актеров на экране, а Вам что сразу вспоминается? Площадка, как Вы работали, или сам фильм?
– Если в программке видишь название картины, где ты снимался, будь то полный метр или сериал, то вспоминаются какие-то смешные, нелепые случаи с площадки. Плохое ведь стараешься быстро забыть, а хорошего долго держишься, чтобы держать хорошее настроение. В частности, я помню, был такой сериал «Служанка трех господ», мы снимали в Киеве, вот он пошел по телевизору и я думаю: «Вот было смешно однажды!» Был вот такой случай: идет диалог актеров на крыльце, а нам показалось, что уже сказали «стоп», и я поднимаюсь прямо в кадр и говорю: «Ребята, ну как мы?» И тут увидел, что камера еще работает, и все кто был на площадке, полегли от смеха. Когда снимался в сериале «Восьмидесятые», там хорошая сцена была, когда сыну принесли диван, а он не раскладывается, но я пытаюсь его разложить. Я и так его и эдак, и переворачиваю его, говорю: «Сейчас, сейчас, я сейчас, я же знаю, как». Меня крупно снимают, а за кадром стоит Маша Аронова, Саша Якин и вся группа, и тут у меня сзади по шву лопаются брюки, я говорю: «Ой, что-то тут не то», а группа вся за кадром стоит и их просто «колбасит», но они молча все это терпели, пока не прозвучала команда «стоп». Так что вспоминается все хорошее, все смешное, все нелепое. Ну, или где-то ты, может быть, был не совсем прав, что-то не так сделал, что-то не так кому сказал, это тоже вспоминается, но пытаешься не заостряться на этом – ну было и было, время прошло. Такое тоже бывает, но это редко.
– Работа над какой картиной запомнилась больше всего? Какая была самой приятной, или наоборот самой сложной?
– Я не знаю. Я не хвастаюсь, но я серьезно к каждой работе отношусь. Я все всегда воспринимаю серьезно. Что запомнилось? Да все запомнилось, их не так много было, понимаете, такое ощущение, что у меня там фильмография состоит из ста картин. Наверное, тогда бы я что-то и забыл, а поскольку их не так много, все что было, все помню хорошо, и все нравится. Да многое было. Было вот, когда на одной из набережных снимали серию, это давно было, по сюжету там стоит проститутка, и к ней подъезжает сутенер, отбирает у нее деньги, слегка бьет ее по лицу, а камера и группа стоит на другой стороне набережной. И вдруг, в этот момент останавливается машина, выскакивает человек, вытаскивает пистолет на ремешке и актера, который играл сутенера, пистолетом по башке Бабах! – «Ты что делаешь?!» - На той стороне кричат – «Это кино! Мы снимаем кино, КИ - НО!» А, был тоже интересный случай. Снимаем мы на Суворовском. Женя Дятлов, говорит со мной по телефону: «Ну, Георгич, я там уже был, я не знаю, где его найти». Я ему отвечаю из кабинета: «Ну, съезди туда, его там поищи». Он говорит: «Я там уже был, я не знаю где еще его искать. Ты вообще сам, где находишься?» Я говорю: «Я в кабинете». И тут позади Жени Дятлова подъезжает автобус, а на нем реклама магазина «То-То», где я в цилиндре приветствую всех. Режиссер кричит: "Стоп! Стоп! Что это?!» Смешно получилось. Неожиданно.
– Можно ли поставить знак равенства – правильно, хорошо организованно кинопроизводство – равно хороший фильм?
– Конечно. Но, смотря кто играет. Ну, наверное, если работа правильно организована, значит и актеров приглашают хорошо обученных, поэтому вряд ли кино должно получиться плохо. Когда я пришел, когда мне хорошо и комфортно, когда я готов сам, когда я знаю, что режиссер сделает то, что он хочет снять, безусловно, я так же буду полностью отдаваться этой работе. Что меня может не устраивать, если все хорошо? У меня что-то может не получиться, вот в чем дело, это другой вопрос.
– Ваша работа сильно зависит от режиссера, от того, как он ставит задачу?
– Это самое главное. Вы знаете, давно-давно, когда еще снимали на пленку, актеры приезжали на площадку, режиссер уводил их в какое-то укромное место, а второй режиссер, или ассистент по актерам говорил всем: «Тихо! Они репетируют». Вот это было таинство и магия кино. Что-то говорил режиссер актерам, объяснял, как он должен произнести текст, как играть. - «Всё. Мы готовы. Свет стоит, камера готова. Давайте будем снимать.» Так, собственно говоря, происходит в зарубежных кино. Не потому, что у них лучше. У нас лучше! Я в каких-то маленьких эпизодах снимался в Анне Карениной, какого-то билетера-контролера играл. У меня там был малюсенький эпизод, так вот там, до того, пока всё не будет готово, меня на площадку не звали. Вначале вместо меня прошелся человек, после этого поставили меточки, точки, где нужно будет остановиться. Вот я пошел, уже вижу точки на полу, подхожу к пассажирам: «Ваш билет, ваш билет» Подхожу к Софи Марсо, говорю: «Ваш билет. Мадам, у Вас что-то случилось?» И дальше иду. Тех звезд лишний раз никто не позовет на площадку, кроме того, есть дублеры для того, чтоб выставлять свет, снимать проезды. Вряд ли пригласят какую-нибудь звезду, чтоб снять проезд в карете, где и не будет видно, кто проезжал.
– А у Вас есть дублер?
– Нет. Такого у нас вообще не предусмотрено. Я не видел вообще, чтоб у нас были дублеры. Есть, безусловно, каскадеры, которые делают свою работу, и зачем я буду у них отнимать их хлеб. Зачем я буду прыгать с гаража, если со мной что-то случится, я не смогу дальше играть, и когда есть специально обученные люди, которые сделают это более красиво и правильно.
– Вы окончили ЛГИТМиК и сразу пошли работать в театр или в кино?
– Я показывался в театр, но режиссер сказал: «Вам же в армию идти? Что же мы будем полтора года место держать?» В общем, не срослось. Чуть позже я попал в театр-студию «Время» при Ленконцерте, и проработал там какое-то длительное время. Это была пора театров-студий. То есть, мы там практически все делали сами. Декорации не то что бы делали, но иногда доделывали, была база какая-то, где они хранились, мы приезжали, сами грузили эти декорации, приезжали на площадку, сами ставили эти декорации, сами играли спектакль, сами снимали декорации, сами везли на базу и вот все в таком ключе. Через какое-то время Ленконцертом нам было предоставлено помещение на Стачек. Такой небольшой уютный театрик, но место было выбрано не совсем удачно – это были новостройки и какие-то общежития. Долгое время я там играл-играл, играл-играл, а потом поймал себя на том, что происходит одно и то же каждый день. Вот я прихожу, и даже не глядя, могу смело повесить шапочку на гвоздик, и все одно и то же: трамвай, театр, грим, отыграл, поклонился, все. Никакой перспективы дальнейшей я не видел в этом, и что-то во мне сломалось в тот момент. Я взял и ушел вообще. Позвонил художественному руководителю, и сказал, что я хочу уйти. – «Ну, хочешь – уходи.» Работал потом какое-то время замдиректора в кинотеатре Молодежный на Садовой. Работал в организации торгующей сувенирами, мне было так неловко стоять у станции Василеостровская и продавать какие-то фартуки к 23му февраля и к 8му марта. А потом меня снова пригласили в театр-студию Время, сказали, что есть идея поехать в Германию со сказкой. Была у нас новогодняя сказка, рождественская, было эстрадное шоу, смешное, на мой взгляд. Жалко, тогда не было камеры ни у кого, чтоб это все снять. Была сказка «Кощей бессмертный» и еще мы сделали русскую сказку «Федот, да не тот», у них она называлась «Фальшь Федот». Мы играли на немецком языке, а я его никогда в жизни не учил. И вот так мы три года подряд ездили в Германию. А потом мне кто-то позвонил, сказал: «Сейчас такой проект намечается, что-то там про ментов, зайди в кафе на Ленфильме». Вот так я и попал на сериал «Улицы разбитых фонарей».
– Когда Вы в первый раз попали на киноплощадку, было что-то, к чему Вы оказались не готовы, чему Вас не учили в театральном институте?
– Я впервые попал на киноплощадку очень давно, еще когда учился в театральном институте, и киностудия Ленфильм тогда была такой «фабрикой грез». Для того чтобы туда войти, нужно было заранее пропуск выписывать. Ты входил – О, боже, здесь снимают кино! Заходил в кафе, обязательно, как же в кафе не зайти? И ты садишься, пьешь кофе, - Ах! Это же тот артист, и вот тот и вот этот! Были у меня тогда совсем малюсенькие какие-то роли. Ну, наверное, я не был совсем готов, это же всё приходит со временем. Например, если снимают нас двоих, ты понимаешь, что партнера нужно немного открыть, чтоб его было видно, или наоборот, если его снимают с другой стороны, я его немного прикрою плечиком. Ну, какие-то такие вещи есть в кино, которые нужно узнать. Ну, это как, маленький пример.
– Вы всегда хотели быть актером?
– Нет. Меня в кружок-то театральный с трудом затащили. Была такая женщина со странным именем Тармира Ивановна, с фамилией Ройдберг-Комгина, она в школе у нас вела театральный кружок. Она ходила по классам на уроки литературы, смотрела, как школьники читают стихи, и вот пригласила меня. Некое стеснение поначалу было, потому что когда я пришел, там одни девочки были. С другой стороны, с девчонками интересно оказалось, они меня за своего приняли, секреты мне рассказывали, я советы им какие-то давал. Потом еще появились другие мальчики. И, конечно, когда в школе предстояло выйти вот на эту деревянную сцену в актовом зале, пройти три ступеньки наверх и выйти – это страшно, это вообще было для меня шоком. Да и сейчас даже на каких-то фестивалях, каких-то встречах, вот ты стоишь в кулисах, а чтобы выйти туда, ты некоторое время собираешься с духом. Тогда у меня не было какого-то определенного стремления, я не хотел быть ни космонавтом, ни летчиком, ни пограничником, ни кем-то еще определенно. Я читал какие-то книжонки, мне хотелось, как Жак-Ив Кусто на дно опускаться.
– А что самое приятное и неприятное связано с актерской профессией? За что Вы любите или не любите ее?
– Ну, уже я в ней 78 лет, я ее уже очень люблю, я с ней сросся, свыкся, и как говорят «менты»: человек всосался в работу, раз – и его уже оттуда никак, либо отрезать этот кусок надо, но останется тогда большая дырка. Это интересно, это требует какой-то энергетики, ты едешь иногда на площадку с ощущением, что сейчас что-то там по-другому сделаешь, для себя что-то придумываешь. Я вот там уже так сделал, а сейчас сделаю по-другому. Но есть, конечно, и минусы. Человек может сто пять лет работать в театре и его никто не узнаёт. Да, вот так получилось, что этот сериал стал популярным. И иногда, когда вы идете с плохим настроением или со своими мыслями, или думаете, как же дальше вообще построить свою жизнь, или с кем-то поссорился, или в кого-то влюбился, или с кем-то расстаешься, или еще что-то – и никуда не спрятаться. Подходит кто-нибудь на улице абсолютно бесцеремонно: «Здорово! Колян, Колян, смотри кто тут. Давай сфоткаемся!» И цирк начинается. Я говорю, что я сейчас не могу. «Ну что ты начинаешь? Давай, давай! А-а-а, забурел, не можешь с нами сфотографироваться?!». Однажды было, что у меня папа в больнице лежал, я говорю: «Ребята, у меня папа в больнице. Я сейчас иду к нему и мне сейчас не до того». Вот тогда они извинились. А бывает, обижаются. И очень трудно отвязаться, бывает такое. Я никогда не отказываюсь, если у меня есть время, настроение, пожалуйста, ради бога. Это не то что бы сложно, но это надо пройти – огонь, воду и медные трубы, это не самое сложное. Сложность, наверное, заключается в том, что периодически ты не принадлежишь сам себе. Когда близкий человек хочет с тобой пообщаться или просто куда-то сходить, так не хочется никого обижать, но ты понимаешь, что завтра-послезавтра у тебя новая съемка, у тебя море текста, и хочется походить, подумать, придумать что-то свое, поэкспериментировать, попробовать. Да и съемки могут быть до ночи, до утра, и конечно уходя на работу, знаешь, когда ты вернешься, но чем это закончится, ты не знаешь - вот у нас актер недавно на съемках прыгнул с подоконника и ногу сломал. Или было, что режиссер прямо на площадке решил, что в снимаемой сцене я должен прыгнуть в озеро и там еще грязью вымазаться, а потом мы с партнерами в этой сцене долго идем и разговариваем, а на улице первое мая. Или в позапрошлом году, мы снимали «Зимний круиз» и когда начали снимать, на улице была плюсовая температура, я ходил в пиджаке, а потом ударили морозы минус 19, - 23, - 27, и мне пришлось вот так в пиджаке две серии и пробегать. Было холодно, а что скажешь? Я, что, не буду что ли сниматься? Это одни из примеров. Но профессия замечательная! Наверное, если бы она мне не нравилась, я не получал бы от этого удовольствия. Несмотря на то, что мы давно снимаем «Фонари», каждый раз, когда получаю сценарий, думаю: «О! Можно еще что-то новенькое придумать.»
Ну, вот это - мое, это мне нравится, я получаю от этого удовольствие.
– Никогда не бывает такого, что Вы себе говорите: «Вот если бы я знал тогда, что это за работа, то я никогда туда бы не пошел»?
– Нет. Такого не было ни разу, честно.
Беседовала Айшат Давудова.